Dyatlov Creek

Мой отец, Владимир Иосифович Тибо-Бриньоль, во время учебы в Санкт-Петербургском Политехническом институте состоял в партии кадетов, принимал участие в студенческих волнениях, был под арестом, и в итоге был выслан в Вологодскую губернию, а потом - за пределы России. Поэтому закончил образование и получил диплом горного инженера в Горной Академии во Фрейберге в Германии. В Россию вернулся незадолго до Первой мировой войны, октябрьские события встретил управляющим Ревдинским рудником.
 
6 января 1931 года он был арестован по обвинению в участии в Уральской       промпартии и отправлен в распоряжение Сиблага в г. Новосибирск. В это время в Свердловске его жену и двоих детей выселили из квартиры.
 
Когда в Сибири началось развитие Прокопьевского и Осиновского рудников, Владимир Иосифович был переведён на Осиновский рудник, и работал в шахте. Через год, в июне 1933 года, его расконвоировали и перевели на должность начальника технического отдела в горный район рудника. Его жене и старшему сыну Володе разрешили приехать к нему и жить в посёлке Осинники. А дочке Лизе было уже 17 лет, и она работала в Свердловске.
 

Я родился 5 июля 1935 года в Осинниках. В 1938 году нашего отца  отправили в глухую тайгу, в Горную Шорию, на тяжелые работы - строительство железорудного месторождения. Матушка с двумя детьми осталась в Осинниках, ждать окончания его десятилетнего срока. В январе 1941 года отец вернулся в Осиновский рудник и устроился работать, уже в качестве вольнонаёмного, проектировщиком треста "Молотовуголь". После всех мытарств, потерь и унижений силы его были подорваны. Он заболел и скончался в больнице в сентябре 1943 года.
 
Когда отец умер, мне было всего девять лет. А вскоре пришло известие о гибели на фронте от ранения в голову старшего брата  Владимира.
 
Туристические походы стали для меня, студента стройфака УПИ, настоящей отдушиной. Не потеряли они своей привлекательности и после окончания института. Но перед походом по Уралу, назначенным на январь 1959 года, матушка вдруг забеспокоилась. Она не хотела отпускать меня, и тогда я пообещал ей, что этот поход станет последним...
 
В Ивдель мы с друзьями приехали около полуночи 25 января. Ночевали на вокзале, расстелив палатку прямо на полу в зале ожидания. По очереди дежурили всю ночь.
 
Накануне в Серове встретили чудовищно: не впустили в помещение вокзала, и милиционер навострил уши; в городе все спокойно, преступлений и нарушений никаких, как при коммунизме; и тут Юра затянул песню, его в один момент схватили и увели. Отмечая для памяти гражданина Кривонищенко, сержант дал разъяснение, что пункт третий правил внутреннего распорядка на вокзалах запрещает нарушать спокойствие пассажиров. Это, пожалуй, первый вокзал, где запрещены песни, и где мы сидели без них. Потом, в поезде на Ивдель, в вагоне какой-то еще молодой алкоголик требовал у нас поллитру и заявлял, что мы её стянули у него из кармана. История снова закончилась, второй раз в этот день, вмешательством милиционера.
 
Основное занятие местного населения – традиционно – золотодобыча. В районе три золотоносных прииска - Спасский, Успенский, Преображенский, основанные в 1843 г. Добыча издавна велась как  старательными артелями, так и вольными добытчиками. Вольный золотодобытчик искал золотишко по тайге, потом туда приходило государство, вольного выгоняли и называли «хищником».
 
В довоенное время свободная золотодобыча поощрялась. Вот что было написано в 1935 году в журнале «Советская золотопромышленность»: «Старатели-золотничники являются лучшими практиками-разведчиками, выявляя в глухой сибирской тайге богатейшие площади … и это обстоятельство обеспечивает им полное право на максимальную техническую помощь со стороны предприятий. Все предприятия системы Главзолото обязаны широко объявить о льготах и поощрениях, которые будут оказаны первооткрывателям и наиболее активным частным (вольным) разведчикам».
 
Вскоре после войны законы стали настолько суровыми, что напрочь искоренили вольную добычу золота в стране. Закон гласил: «Грамм - год». Даже случайно найденное золото, так называемое «подъемное», сдавать стало небезопасно, в милиции могут резонно спросить, а все ли сдал? Все золотоприемные кассы были закрыты и созданы специальные отделы по борьбе с незаконным оборотом драгметаллов. В результате частная золотодобыча была практически уничтожена. В марте 1955 года старательские артели были распущены и прииски перешли на государственную добычу золота. К 1959 году и государственные прииски обезлюдили. Именно в этот период начался разгул криминала, когда бывшие артельщики ушли в тайгу на вольный прииск.

На дальних приисках и в глухих  таежных урочищах стали появляться так называемые «вольные старатели». В среде этих «добытчиков» преобладали авантюристы, уголовные элементы, бродяжки и «охотники за легкой наживой», которые в одиночку или небольшими артелями с помощью кайла, лопаты, промывального лотка, реже тачки и легких «шлюзков с решеткой», занимались, в основном, нелегальной добычей золота, нередко с разбоем, в удаленных малоосвоенных приисковых районах, а затем и сбытом его по своему усмотрению, часто контрабандными путями за границу и на «черном» рынке.
 
Если разрабатывали золото из россыпей, то делали настилы над рабочей зоной и  маскировали их так, что пока носом не ткнёшься, не увидишь. Если били шурфы, а это делали как раз зимой, то жили как кроты в норах, не выходя на поверхность неделями. Печь топили ночью, и пески отогревали и рубили ночью. Промывали породу - мутную воду сбрасывали под снег. Золото зимой даже проще добывать, чем летом - вода в шурфы не поступает. Летом мыли ночью - днём с вертолёта хорошо видна муть в реке. Основной сезон у них начинается с августа когда приходит темнота, широты-то высокие - белый день, и продолжается до марта, когда  всё тает.
 
Золотоносные пески уходят вглубь и содержат много кварца с видимым золотом, его извлекают измельчанием кварца в ручных ступах и промывкой на вашгерде или в ковше.  Потом золото освобождается от кварца и проникает глубже, до грунтовых вод. При дальнейшем разрушении золото сносится речными потоками вниз от первичных жильных месторождений, и таким путем образуются вторичные месторождения — золотые россыпи по логам и речным долинам.
 
Лозьвинский разлом известен как рудообразующий именно на золото. И не только знаков, а хороших содержаний. По отдельным местам есть факты ураганных содержаний золота. Где есть золото, там и «хищники». А за последними всегда тянется кровавый след, в то время не было страшнее сволочей в тайге... Манси хорошо знают  все старинные раскопки и обнажения горных пород, их познаниями умело пользуются старатели. Вогулы указывают им руды без всяких корыстных целей, даже не требуя вознаграждений. Эта наивность часто оборачивается против них самих и лишает их спокойной жизни.
 

После ночевки в вижайской гостинице, обеда в столовой – гуляш и холодный чай, договорились и едем на 41 лесоустроительный участок на машине. Зону с дороги уже сняли.
 
Расположенный в непроходимых лесах,  Ивдельлаг  стал лагерем уничтожения, где человеческая кровь текла непрерывным потоком.  Места захоронения бессарабских румын, арестованных и депортированных в 1941 году, остаются неизвестными до сих пор. Тогда на станции Тирасполь мужчин грубо отрывали от своих семей и отправляли по последнему маршруту – в  Ивдельлаг. Энкаведешники писали после медицинского осмотра: «годен к тяжелым физическим работам», «использовать на любых тяжелых работах»… Следует также упомянуть и о немцах из Поволжья, которые в начале 1940-х годов были депортированы. А все мужчины и одинокие женщины были отправлены на принудительные работы. Несколько тысяч человек попало и в Ивдель. Хотя официально они не были заключёнными, их участь мало чем отличалась от судьбы лагерников. Эти люди были обязаны жить на одном месте и работать в трудармиях. Поэтому их называли «без вины виноватые».
 
Одно из первых лагерных подразделений основали к югу от Ивделя, в посёлке Сама. Это были «ворота», куда поступали и откуда распределялись осуждённые, попавшие в систему Ивдельлага. Вскоре подразделение стало центром окрестных лагерей, силами заключённых началось строительство железной дороги от станции Сама до Ивделя. Ивдельский лагерь был одним их самых страшных лагерей в Свердловской области, к весне первого же трудармейского года выбывали из строя две трети зэков... С него привозили в больницы с перебитыми ногами и отбитыми почками. Им пугали зэков других лагерей. По официальным оценкам с 1938 по 1946 гг. в Ивдельлаге погибло 30 тысяч человек.
 
Ивдельлаг прекратил своё существование в 1951 году, но лагерь остался. Помимо основных лагпунктов, в Лозьве содержится так называемая «пятая колонна», которую составляют заключённые, присужденные к 15-20 годам особого режима.   В районе охотхозяйства находится 3 головных отделения: отделение в поселке Вижай, отделение в Бурмантово... Кроме этого в районе поселка Вижай находится 10 лагерных пунктов, пересыльных лагерных пунктов и лагерных командировок.
 
На 41-м лесоучастке нас  приветливо встретили, отвели отдельную комнату в общежитии. Долго разговаривали о всяких разностях с местными рабочими, многие после освобождения из лагеря. Особенно запомнился один рыжий "Борода", как его называют товарищи. Это Михаил Огнев, закончил Уфимский техникум, знает район всего Северного Урала. Бывал участником нескольких геологических экспедиций, истинный романтик.  Услышали здесь от рабочих ряд песен запрещенных тюремных, 58 статья («контрреволюционная деятельность»).
 
Всех нас тревожило, кого нужно опасаться в пути, в походе, и случаются ли побеги из лагеря – во всей этой непогодице и неуюте?  Но нас успокоил тот же Огнев.
 
 
Последний по времени побег, который был на слуху, произошел зимой с 1951 на 1952 год. Побег этот был организован группой из 5-6-ти молодых заключенных (в прошлом участников бандеровского движения), работавших на одной из шахт Интинского угольного бассейна. Шахта была неглубокая, и им пришла в голову мысль пробить выход из этой шахты на поверхность, за пределами зоны оцепления.
 
В группе был один маркшейдер, который сумел найти в одном из заброшенных штреков точку неглубокого заложения, расположенную за ограждением шахты, в стороне от людных мест. Надо полагать, что им помогал кто-либо из вольных работников шахты, так как без такой помощи им вряд ли удалось бы найти карту поверхности шахтного поля. Так или иначе, они определили место заложения шурфа и принялись пробивать его. Пройти шурф длиной в несколько десятков метров (они называли цифру в 70 метров, но она кажется мне преувеличенной), работая урывками, так, чтобы этого не заметили товарищи по бригаде, было очень сложно. По словам участников побега, работали они около трех недель. Накопить запас продуктов было сравнительно просто. В 50-х годах заключенных, работавших в шахтах на подземных работах кормили довольно сытно. Сэкономить какое-то количество хлеба было нетрудно, гораздо трудней было насушить сухарей — сушка сухарей в лагере всегда воспринималась как подготовка к побегу, — но и это они как-то организовали. Консервы и жиры беглецам приобрели вольнонаемные товарищи по шахте (не зная, конечно, для какой цели). Хотя в те годы заключенные в спецлагерях иметь деньги на руках не могли, но это затруднение обходилось очень легко. Обычно часть выработки заключенных записывалась в наряды работавшим вместе с ними вольным рабочим (в большинстве случаев бывшим заключенным, отбывшим срок, но не получившим права выезда). Эти последние, получив незаработанные деньги, возмещали какую-то часть их принося на работу всевозможные продукты и даже спиртные напитки.
 
Сложнее всего было достать одежду. В спецлагерях иметь какую-либо собственную одежду не разрешалось, и взять ее было негде. Беглецы вышли из положения, достав у кого-то старую изношенную спецодежду и обменяв ее на шахте на новую. На это были только телогрейки и ватные брюки, даже бушлатов достать не удалось.
 
В одну из зимних ночей беглецы добрали оставшуюся часть шурфа, вышли из шахты и, ориентируясь по компасам, снятым с маркшейдерских инструментов, взяли направление на Полярный Урал, рассчитывая перейти через перевал и уйти в бассейн реки Обь.
 
На шахте постоянно оставались какие-либо заключенные рабочие. Поэтому обнаружить побег было не так просто, и беглецов хватились только спустя дня три. За это время беглецы успели уйти далеко, след их был занесен пургой, и погоня оказалась безрезультатной. Беглецы благополучно добрались до Полярного Урала (пройдя, если не ошибаюсь, около 120 километров) и поднялись к перевалу. На перевале они обнаружили зимующую там метеостанцию. Они зашли на эту станцию, убили оказавшихся там двух наблюдателей, взяли имевшуюся там одежду, запаслись продуктами и пошли вниз к Оби. Но они не знали, что убили не всех зимовщиков: кто-то третий, вернувшись с наблюдений, сообщил в Салехард по радио о случившемся. С перевала вниз вела только одна дорога. Спустившись с гор, беглецы натолкнулись на засаду и были задержаны. Как выяснилось, узнав из радиограммы о случившемся, районное начальство подняло весь поселок. В засады были посланы сотни людей — весь актив района. Обойти такую сеть засад было, конечно, немыслимо. Чем закончился суд над этой группой беглецов, я не знаю. Думаю, что они были приговорены к расстрелу.[1]
 
 
…День второй, когда мы идем на лыжах. Шли от ночевки на Лозьве к ночевке на  Ауспии. Шли по тропе манси. Погода хорошая. -13°. Ветер слабый. Часто на Лозьве встречаем наледи. Всё.
Коля Тибо.
P.S. Похабно писать через два дня.

---